Майе Леонидовне Ивановой - первой читательнице этой книги
… От скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам
(Рим. 5:1–5).
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Persona non grata
9 января 1951 года у себя дома, в квартире ленинградского писательского дома-коммуны на ул. Рубинштейна, 7, была арестована дочь известного фотохудожника, секретарь поэтической и драматургической секции Ленинградского отделения Союза писателей Ида Моисеевна Наппельбаум. Следствие по ее делу продолжалось более девяти месяцев. И действительно, даже на фоне весьма оригинальных процессов той строгой поры, этот оказывался выходящим вон из мыслимого вообще в юриспруденции ряда.
«… Два ленинградских писателя, “друга семьи”, - вспоминала много позже И. М. Наппельбаум, - положили на стол свидетельства, что они видели у меня дома на стене крамольный портрет поэта Николая Степановича Гумилева. […] Я удивлялась, что меня ни разу не спросили, куда девался портрет. Дело шло как по маслу. Я ничего не отрицала. Их интересовало, каков был портрет, его размеры, даже краски. Я описала его с удовольствием, восстанавливая в своей памяти. Только удивлялась бессмысленности всего этого» (Наппельбаум И. М. Портрет поэта // Литератор (Л). 1990. 30 ноября. (№ 45 (50). С. 6). Удивление Иды Моисеевны понять можно - пресловутый портрет, созданный в незапамятные 1920-е годы художницей Н. К. Шведе-Радловой, был уничтожен в 1937 году, четырнадцать лет тому назад .
Следователей, однако, это не смущало. Более того, «следствие даже не поинтересовалось ни моими отношениями с поэтом, ни нашей дружбой, поэтическими встречами, разговорами в студии при доме искусств и у меня дома. Достаточно было наличия в квартире портрета расстрелянного поэта, чтобы признать меня преступницей ». Приговор - десять лет в закрытом лагере особого режима.
Задумаемся. Портрет - это не стихи, в которых могут быть враждебные властям сентенции, и не документы, могущие содержать антисоветскую информацию. Портрет - произведение изобразительного искусства, поддающееся всегда весьма вольной интерпретации, и к тому же, коль скоро речь идет о кисти достаточно известного мастера, - недешевое. В конце концов, находилось же и в советские времена в экспозиции Русского музея знаменитое репинское полотно, изображающее заседание Государственного совета, - так на нем и Государь Император Николай Александрович присутствовал собственной персоной, и Константин Петрович Победоносцев, и мало ли кто еще, точно не вызывающие у коммунистических властей прилива нежных чувств. И смотрел ту картину всякий кому не лень и… ничего. Не арестовывали администрацию Русского музея и бабушек из репинских залов в Сибирь не ссылали. А ведь тут еще не надо забывать, что и портрета-то никакого, в сущности, нет. Так, был когда-то, а сейчас даже сама бывшая владелица вынуждена долго восстанавливать его в памяти, понуждаемая настоятельными вопросами следователей: уж больно много воды утекло… И праха его нет, и следа.
Тут еще надо учитывать вот что. Если дело И. М. Наппельбаум нужно было срочно «сфабриковать» (а так оно и было в действительности, ибо сам следователь честно признался, что ее попросту «не добрали в 1937-м»), то к услугам ленинградских сотрудников МГБ был в 1951 году, надо думать, обильнейший материал, ибо, начиная с 1920-х годов вокруг подследственной «враги народа» кишели кишмя. Ида Моисеевна была знакома чуть ли не со всеми литераторами и общественными деятелями, затем большей частью ушедшими либо в эмиграцию, либо в лагеря. Так вот, по меркам тогдашних специалистов из Государственной безопасности факт хранения (пусть и в давнем прошлом) портрета Гумилева (пусть и несуществующего уже в реальности) перевешивал по своей «криминальной» значимости знакомство хоть с тьмою тьмущей «врагов народа» и очевидное обращение через подследственную целых библиотек антисоветчины. «Шить» хранение портрета Гумилева было в данном случае вернее, нежели все прочее. Там, надо полагать, по мнению следственных органов 1950-х годов, еще можно было как-то вывернуться, здесь - невозможно никак.
Можно теперь оценить, так сказать, степень неприятия Гумилева коммунистической властью!
История И. М. Наппельбаум замечательна, но отнюдь не уникальна. Нечто подобное, например, ранее произошло с писателем Вивианом Азарьевичем Итиным (1894–1945), сотрудником журнала «Сибирские огни». В 1922 году он опубликовал в своем журнале коротенькую рецензию на вышедшие только что книги Гумилева: «Огненный столп», «Тень от пальмы» и «Посмертный сборник». В. А. Итин отнюдь не был противником советской власти. Его заметка - не более чем библиографическая аннотация: три абзаца, вполне соответствующие тогдашней стилистике: Гумилев - «неисправимый аристократ», «холодный эстет», его Африка - это «Африка негусов», а Китай - «Китай богдыханов». Словом, все чин чином, комар носа не подточит. Но…
Но в конце заметки, появившейся через полгода после смерти поэта, В. А. Итин, сознавая объективно-некрологический характер отклика, счел нужным добавить: «Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России останется глубокой трагедией» (Сибирские огни. 1922. № 4; цит. по: Николай Гумилев: Pro et contra. СПб., 1995. C. 485).
Все. Этого ему уже не забыли - и через шесть лет , в 1928 году, Итин заполошно пишет Горькому: «Есть раздражающие факты.
Недавно на пленуме Сибирского краевого комитета партии, в связи с докладом о “культурной революции”, был поднят вопрос о “Сибирских огнях” и о писателях. Ни меня, ни даже В. Зазубрина (Владимир Зазубрин, наст, имя - Зубцов Владимир Яковлевич, 1895–1937, писатель, большевик с дооктябрьским стажем, в 1928 - председатель Союза Сибирских писателей. - Ю. 3.) на высокое собрание не пустили, хотя оба мы партийные коммунисты. Потом мы прочитали отчет. Там говорилось, что “Сибирские огни”… неблагонадежны в политическом отношении; например - один мальчик посвятил свои стихи Н. Гумилеву, это объясняется тем, что пять лет назад (sic!) в “Сибирских огнях” было напечатано, что Гумилев оказал большое влияние на современную поэзию (заметка принадлежит мне, ответственным редактором тогда был Ем. Ярославский…). На собрание справка о Гумилеве “произвела впечатление”» (Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1969.т. 1. С. 38–39). «Впечатление» было настолько сильным, что оправдаться «партийному коммунисту» В. А. Итину так до конца и не удалось. «Гумилевский эпизод» повис на нем мертвым грузом, и в конце концов Итин был арестован и умерщвлен в лагере.
Не следует, впрочем, думать, что все «гумилевские истории» оканчивались в советское время подобными кошмарами. Были развязки и вполне невинные. Так, об одной из них автор этих строк узнал, что называется, из первых уст, а участники тех событий благополучно здравствуют и по сей день, - почему мы и воздержимся от упоминаний конкретных имен.
Итак, первая половина 1960-х годов. Оттепель. Кульминация раннего советского либерализма. «Новый мир» Твардовского. Солженицын. Поэты - «шестидесятники» собирают стадионы слушателей. Массовая реабилитация жертв культа личности, и прежде всего - реабилитация ранее запрещенных писателей.
Литературный кружок ленинградского Дворца пионеров проводит очередную олимпиаду. Принимаются сочинения на злободневную тематику. Один из участников кружка с подачи своего руководителя пишет сочинение «Творчество Н. Гумилева». Куда уж злободневней! Сочинение так и начинается: «Несколько лет назад в советском литературоведении не было имен Ахматовой и Цветаевой, Бунина и Есенина, Бабеля и Булгакова.
Книга «Николай Гумилев. Расстрелянный певец Серебряного века» появилась в киосках метрополитена Москвы и Петербурга на этой неделе. Биография великого поэта вышла в серии изданий «АиФ» под названием «Человек-загадка», в рамках которой жители двух столиц уже познакомились с историями знаменитостей из разных эпох - от Леонардо да Винчи и короля Артура до Мэрилин Монро и Николая Рериха.
Расширенная версия «Расстрелянного певца» (почти втрое больше) планируется к выходу в легендарной серии «ЖЗЛ», однако автор - один из первых в стране биографов Гумилева Юрий Зобнин - уверен, что именно «народное» издание для пассажиров подземки можно считать настоящим литературоведческим успехом и важным шагом к тому, чтобы вся страна по-новому взглянула на свою историю. В интервью с сайт писатель рассказал о развенчанных в книге мифах вокруг имени Гумилева, о важности научно-популярной литературы и о том, почему нельзя делить участников революционной борьбы на «красных» и «белых».
Любовь Лесникова, сайт: - Имя Гумилева несколько странно смотрится в серии «Человек-загадка». Во-первых, ни у кого он не ассоциируется с мистикой. А во-вторых, о нем столько написано, что и нового вроде бы не скажешь.
Юрий Зобнин: - Не знаю, как с мистикой (об этом можно спорить), но с загадками нашей истории Гумилев связан очень тесно, прежде всего, с той грандиозной загадкой, которую именуют ныне Великой русской революцией. В книге - речь о ней, в первую очередь.
Николай Гумилев - поэт и воин Серебряного века. Фото: Commons.wikimedia.org
Основное внимание там уделяется трем последним годам жизни Гумилева, когда он был одним из ярких участников событий в «Северной Коммуне», как именовался Петроград и примыкающие к нему территории в 1918-1921 годах. Ведь Гумилев, пожалуй, самый политически активный из русских поэтов той поры, с ним может конкурировать тут только Есенин. И оба они погибли в жестоких общественных схватках этого фантастического времени.
- В эпоху Серебряного века жили и творили десятки поэтов, если не равные по дарованию Гумилеву, то близкие к нему. А сегодня спроси прохожего - назовет Ахматову, Гумилева, Цветаеву да может еще Мандельштама. Почему сегодня мало вспоминают Георгия Иванова, например? Или Владислава Ходасевича?Это - естественный процесс выявления читательских приоритетов, своих в каждую историческую эпоху. Сейчас - время больших перемен, опасностей, больших идей и необратимых решений. А Гумилев так и писал: «Когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их как не бояться, Не бояться и делать, что надо!» Вот наступит время более уютное, камерное - и Гумилев вместе с Ахматовой, Пушкиным и Лермонтовым тогда отдалятся, будут более «школьными» поэтами, а на первый план выйдут изощренные интеллектуалы-лирики, индивидуалисты. Но пока до этого еще далеко. Хотя я такое время - советский «застой» - помню. Правда, тогда Гумилев был просто наглухо запрещен как «контрреволюционер».
Если посмотреть на полки книжных магазинов в разделе «Литературоведение», то видно, что их делят мемуары литераторов и скандальные книги пресловутой «Анти-Ахматовой». Почему так?
Во все времена рядовому обывателю любезна сплетня, тем более - скандального характера. Вспомним Пушкина: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок - не так, как вы - иначе...». Что касается конкретно сочинения Катаевой «Анти-Ахматовой» - самое печальное в этой книге, что она «анти-научна».
Книга "Расстрелянный певец Серебряного века" адресована самой широкой аудитории. Фото: АиФ
Кстати, самым трудным в работе над биографией «Гумилева для народа» было сочетание беллетристической формы и фактологической точности. К счастью, мне пришлось много работать с научными источниками жизнеописания поэта, редактировать знаменитые «Труды и дни Н.С. Гумилева» Павла Лукницкого в издании Академии Наук. Ну а как получилось в итоге - судить читателям.
В вашей книге жизнь Гумилева показана сквозь призму великих и трагических событий, свидетелем и участником которых ему пришлось стать. Не боитесь, что читателю исторические отсылки покажутся отвлечением от основной темы - биографии поэта?
- Говоря об общественной деятельности Гумилева, о его «политике», я старался выявить, сделать наглядной всю сложность революционных событий, которые до сих пор большинство читателей, прослушавших школьные курсы истории, привыкли рассматривать как схватку «красных» и «белых». На самом деле, Великая русская революция, которая началась в феврале 1917 года как разрушительный для России политический «проект» английских политиканов и отечественных либерал-предателей вроде Гучкова, приобрела потом совершенно неожиданный для ее первоначальных «архитекторов» характер. Это ведь была первая в истории «цветная революция», призванная не допустить усиления победоносной Империи после завершения Мировой войны.В октябре 1917 года власть внезапно захватили «красные империалисты» - большевики, вроде Ленина и Троцкого. Уже в 1919 году, еще до подписания (без России и без учета ее интересов, как и было изначально задумано) Версальского мира, на руинах разгромленной, униженной России вдруг чудесным образом возникает мощная твердыня ленинского Мирового (III) Интернационала, которая заявляет о желании распространиться на все страны Европы. Появляется Красная Армия Льва Троцкого, которая весной этого же года рвалась навстречу интернационалистам в Баварии, Венгрии, Словакии.
Председатель Северной Коммуны Григорий Зиновьев на вторую годовщину Октябрьского переворота сказал в Смольном речь, где пообещал, что «знамена Коммуны» в ближайшее время будут развеваться над Берлином, Парижем и Римом. «Возможно, правда, - добавлял он, - что английский капитал просуществует несколько лет рядом с социалистическим режимом в других странах Европы. Но с того момента, когда победа социализма в России, Австрии, Германии, Франции и Италии станет фактом, с того момента английский капитализм будет доживать последние месяцы своей собачьей старости».
А Гумилев сам называл себя «империалистом, традиционалистом и панславистом», он воспринимал поражение России в Мировой войне как личную трагедию и мечтал о реванше. Разумеется, его отношение к большевикам, к Ленину, Троцкому, Зиновьеву, к его возлюбленной Ларисе Рейснер, ставшей «красной валькирией» - равно как и ко всему происходящему и в Северной Коммуне и в РСФСР, было сложным и, как сейчас любят говорить, «неоднозначным». Во всяком случае, в недавно опубликованных мемуарах философа Аарона Штейнберга зафиксированы слова Гумилева о том, что он верит в «красный бонапартизм» и мечтает о реставрации Империи во главе с новым Бонапартом - красным маршалом Михаилом Тухачевским...Вообще, когда я описывал эту «Северную Коммуну», стараясь ничего не скрывать - со всем ее ужасом, голодом, холодом, террором - я часто ловил себя на мысли, что не знаю в российской истории ничего более страшного и... прекрасного. Тут, в Петрограде, Россия мучительно и трудно - сохраняла себя. «Это было время титанов - мы карлики в сравнении с ними!»
Расширенная версия книги должна выйти в ЖЗЛ. Чем эти два издания различаются и различаются ли читатели, которым книги адресованы?
По сути, «Расстрелянный певец» - это лишь третья, заключительная часть той работы, которую готовятся выпустить в серии «ЖЗЛ». Как литератору мне, наверное, должно быть более лестно видеть свой труд изданным в солидной, серьезной серии, нежели в серии, предназначенной для газетных киосков в метро. Но как популяризатор науки я уверен, что именно «народное» издание биографии Гумилева способно по-настоящему всколыхнуть общественное сознание, изменить точку зрения на важные события в российской истории и развенчать наконец некоторые мифы вокруг личности самого Гумилева.
Полная версия биографии писателя до конца года должна выйти в серии "ЖЗЛ". Фото: Commons.wikimedia.org
«ЖЗЛ» - прекрасная серия, но покупают эти книги единицы. Там будет больше комментариев, будет библиография, огромное количество исторических отступлений, более научный язык - словом, для восприятия «полная версия» биографии Гумилева будет куда тяжелее. Но не исключаю, что те, кто познакомится с «Северной Коммуной», захотят углубить свои познания и обратятся к более сложному источнику.
С точки зрения задумки, воплощения и востребованности вся серия «Человек-загадка», безусловно, состоялась. И весьма успешно. Я знакомился с работами коллег и остался очень доволен портретами да Винчи, Ришелье, Плевицкой, короля Артура. Особенно отрадно то, что в подземке (по крайней мере, петербургской) книги этой серии конкурируют с дамскими романами и детективами.
- В вашей книге есть большой пассаж про планы Горького по «окультуриванию» населения путем «Всемирной литературы». Как по-вашему, сегодня его дело продолжается?Я очень рад, что от научных изданий мне удалось перейти к популярным формам разговора о Гумилеве. Я уверен, что сейчас перед историками «Серебряного века», два десятилетия собиравшими закрытые и неизвестные в советский период материалы, наступило время «разбрасывать камни». Иначе все наши усилия окажутся бесполезными. Писатели «Серебряного века» должны «заработать» в массовой российской культуре наших дней. И своими книгами, и своим личным примером.
Владимир Высоцкий писал: «Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие - как часовые». Всему народу российскому сейчас тревожно, сейчас трудно. Поэтому нужна массовая «культурная экспансия», нужны стихи, нужны возвышенные человеческие образы... Ведь это - прямое продолжение того, что делали Горький и Гумилев в катастрофах и потрясениях Северной Коммуны...
Достоевский, 2010
Достоевский, 2011
Достоевский, 2013
Достоевский, 2014
В преддверии Серебряного века
Андрей Белый и его Петербург
Мережковские
Зобнин Юрий Владимирович (1966-2016) — выдающийся петербургский ученый, филолог, литературовед, педагог, исследователь литературы Серебряного века.
Воспитанник филологического факультета Ленинградского университета и аспирантуры Пушкинского Дома, он защитил первую в России диссертацию о Николае Гумилеве и стал автором новаторской книги «Николай Гумилев -поэт Православия». Юрий Зобнин стал одним из инициаторов подготовки и ответственным редактором полного собрания сочинений Н. С. Гумилёва в восьми томах. Он участвовал в процессе передачи в Пушкинский Дом архива биографа Гумилёва и Ахматовой.
Юрий Владимирович стал автором первой в России биографии Д.С.Мережковского. По рекомендации Д.С.Лихачева Юрий Владимирович 17 лет заведовал кафедрой литературы в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов. Последней его работой стало исследование об Анне Ахматовой - «Юные годы царскосельской музы».
Любимейший лектор Института Петербурга. Человек нескончаемого обаяния и глубины знаний, которыми он делился легко и щедро.
Юрий Зобнин
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ
Майе Леонидовне Ивановой - первой читательнице этой книги
… От скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам
(Рим. 5:1–5).
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Persona non grata
9 января 1951 года у себя дома, в квартире ленинградского писательского дома-коммуны на ул. Рубинштейна, 7, была арестована дочь известного фотохудожника, секретарь поэтической и драматургической секции Ленинградского отделения Союза писателей Ида Моисеевна Наппельбаум. Следствие по ее делу продолжалось более девяти месяцев. И действительно, даже на фоне весьма оригинальных процессов той строгой поры, этот оказывался выходящим вон из мыслимого вообще в юриспруденции ряда.
«… Два ленинградских писателя, “друга семьи”, - вспоминала много позже И. М. Наппельбаум, - положили на стол свидетельства, что они видели у меня дома на стене крамольный портрет поэта Николая Степановича Гумилева. […] Я удивлялась, что меня ни разу не спросили, куда девался портрет. Дело шло как по маслу. Я ничего не отрицала. Их интересовало, каков был портрет, его размеры, даже краски. Я описала его с удовольствием, восстанавливая в своей памяти. Только удивлялась бессмысленности всего этого» (Наппельбаум И. М. Портрет поэта // Литератор (Л). 1990. 30 ноября. (№ 45 (50). С. 6). Удивление Иды Моисеевны понять можно - пресловутый портрет, созданный в незапамятные 1920-е годы художницей Н. К. Шведе-Радловой, был уничтожен в 1937 году, четырнадцать лет тому назад .
Следователей, однако, это не смущало. Более того, «следствие даже не поинтересовалось ни моими отношениями с поэтом, ни нашей дружбой, поэтическими встречами, разговорами в студии при доме искусств и у меня дома. Достаточно было наличия в квартире портрета расстрелянного поэта, чтобы признать меня преступницей ». Приговор - десять лет в закрытом лагере особого режима.
Задумаемся. Портрет - это не стихи, в которых могут быть враждебные властям сентенции, и не документы, могущие содержать антисоветскую информацию. Портрет - произведение изобразительного искусства, поддающееся всегда весьма вольной интерпретации, и к тому же, коль скоро речь идет о кисти достаточно известного мастера, - недешевое. В конце концов, находилось же и в советские времена в экспозиции Русского музея знаменитое репинское полотно, изображающее заседание Государственного совета, - так на нем и Государь Император Николай Александрович присутствовал собственной персоной, и Константин Петрович Победоносцев, и мало ли кто еще, точно не вызывающие у коммунистических властей прилива нежных чувств. И смотрел ту картину всякий кому не лень и… ничего. Не арестовывали администрацию Русского музея и бабушек из репинских залов в Сибирь не ссылали. А ведь тут еще не надо забывать, что и портрета-то никакого, в сущности, нет. Так, был когда-то, а сейчас даже сама бывшая владелица вынуждена долго восстанавливать его в памяти, понуждаемая настоятельными вопросами следователей: уж больно много воды утекло… И праха его нет, и следа.
Тут еще надо учитывать вот что. Если дело И. М. Наппельбаум нужно было срочно «сфабриковать» (а так оно и было в действительности, ибо сам следователь честно признался, что ее попросту «не добрали в 1937-м»), то к услугам ленинградских сотрудников МГБ был в 1951 году, надо думать, обильнейший материал, ибо, начиная с 1920-х годов вокруг подследственной «враги народа» кишели кишмя. Ида Моисеевна была знакома чуть ли не со всеми литераторами и общественными деятелями, затем большей частью ушедшими либо в эмиграцию, либо в лагеря. Так вот, по меркам тогдашних специалистов из Государственной безопасности факт хранения (пусть и в давнем прошлом) портрета Гумилева (пусть и несуществующего уже в реальности) перевешивал по своей «криминальной» значимости знакомство хоть с тьмою тьмущей «врагов народа» и очевидное обращение через подследственную целых библиотек антисоветчины. «Шить» хранение портрета Гумилева было в данном случае вернее, нежели все прочее. Там, надо полагать, по мнению следственных органов 1950-х годов, еще можно было как-то вывернуться, здесь - невозможно никак.
Можно теперь оценить, так сказать, степень неприятия Гумилева коммунистической властью!
История И. М. Наппельбаум замечательна, но отнюдь не уникальна. Нечто подобное, например, ранее произошло с писателем Вивианом Азарьевичем Итиным (1894–1945), сотрудником журнала «Сибирские огни». В 1922 году он опубликовал в своем журнале коротенькую рецензию на вышедшие только что книги Гумилева: «Огненный столп», «Тень от пальмы» и «Посмертный сборник». В. А. Итин отнюдь не был противником советской власти. Его заметка - не более чем библиографическая аннотация: три абзаца, вполне соответствующие тогдашней стилистике: Гумилев - «неисправимый аристократ», «холодный эстет», его Африка - это «Африка негусов», а Китай - «Китай богдыханов». Словом, все чин чином, комар носа не подточит. Но…
Но в конце заметки, появившейся через полгода после смерти поэта, В. А. Итин, сознавая объективно-некрологический характер отклика, счел нужным добавить: «Значение Гумилева и его влияние на современников огромно. Его смерть и для революционной России останется глубокой трагедией» (Сибирские огни. 1922. № 4; цит. по: Николай Гумилев: Pro et contra. СПб., 1995. C. 485).
Все. Этого ему уже не забыли - и через шесть лет , в 1928 году, Итин заполошно пишет Горькому: «Есть раздражающие факты.
Недавно на пленуме Сибирского краевого комитета партии, в связи с докладом о “культурной революции”, был поднят вопрос о “Сибирских огнях” и о писателях. Ни меня, ни даже В. Зазубрина (Владимир Зазубрин, наст, имя - Зубцов Владимир Яковлевич, 1895–1937, писатель, большевик с дооктябрьским стажем, в 1928 - председатель Союза Сибирских писателей. - Ю. 3.) на высокое собрание не пустили, хотя оба мы партийные коммунисты. Потом мы прочитали отчет. Там говорилось, что “Сибирские огни”… неблагонадежны в политическом отношении; например - один мальчик посвятил свои стихи Н. Гумилеву, это объясняется тем, что пять лет назад (sic!) в “Сибирских огнях” было напечатано, что Гумилев оказал большое влияние на современную поэзию (заметка принадлежит мне, ответственным редактором тогда был Ем. Ярославский…). На собрание справка о Гумилеве “произвела впечатление”» (Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1969.т. 1. С. 38–39). «Впечатление» было настолько сильным, что оправдаться «партийному коммунисту» В. А. Итину так до конца и не удалось. «Гумилевский эпизод» повис на нем мертвым грузом, и в конце концов Итин был арестован и умерщвлен в лагере.
В 1993 году Ю. В. Зобнин стал ответственным редактором академического собрания сочинений Н. С. Гумилёва, издаваемого ИРЛИ (Пушкинским Домом) РАН (на настоящий момент вышло 8 томов). В этом же году возглавил кафедру литературы и русского языка Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов.
Учёное звание доцента присвоено в 1995 году.
В 2001 году защитил в ИРЛИ (Пушкинском Доме) РАН докторскую диссертацию на тему «Н. С. Гумилёв и православие». Бессменно руководил кафедрой литературы и русского языка СПбГУП с 1993 по 2011 гг., в то же время сотрудничая с СПбГУ (лекционные курсы с 1992 по 1999 гг.), ИРЛИ (ПСС Н. С. Гумилёва, подготовка и редактура иных изданий; все – по грантам РГНФ) и Бристольским университетом (Великобритания) (научные консультации аспирантов, исследовательские программы в 2002 и 2004 гг.).
Учёное звание профессора присвоено в 2009 году.
Входит в Диссертационный совет Д 602.004.02 при Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов как ответственный редактор академического Полного собрания сочинений Н. С. Гумилёва, являлся одним из руководителей исследовательского проекта (№ 96-04-06157), выполненного при поддержке РГНФ.
Организатор двух международных научных конференций: «Гумилёвские чтения» 1996 и 2006 гг., ИРЛИ – СПб ГУП.
Регулярно выступает на научных форумах: Ахматовские чтения: Международная научная конференция. Музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, 2000; Диалог культур и цивилизаций в глобальном мире: Международные Лихачёвские научные чтения (СПбГУП, 2007, 2008); Литература русского зарубежья (1920-1940): взгляд из XXI века: Международная научно-практическая конференция (СПбГУ, 2008) и мн. др.
Имеет награды: Почётная грамота Министерства образования Российской Федерации (2002), медаль «100 лет Профсоюзам России» (2004), нагрудный знак «Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации» (2006).
С 2012 года – профессор кафедры журналистики СПбГУСЭ, ведущий преподаватель учебных дисциплин:
История зарубежной литературы
История мировой литературы и искусства
Политические процессы и политические коммуникации
Тематика научных занятий: история и культура России XIX – XX вв., история и культура русской эмиграции, проблемы современной российской культуры, российская пресса второй половины XIX – первой половины XX вв.
