Для того чтобы не подвергать ошибочным толкованиям, а правильно понять смысл пушкинского «Памятника», надо не забывать одно важное обстоятельство, о котором обычно или вовсе не думают, или просто не придают значения.
Дело в том, что «Я памятник себе воздвиг...» - вовсе не просто «стихотворение Пушкина», которое можно самостоятельно, изолированно анализировать, и даже не просто «подражание» Державину (и Горацию), а произведение особого рода. Это стихотворение, в котором Пушкин использует, иногда буквально цитирует знаменитое стихотворение Державина «Я памятник себе воздвиг...», внося попутно в его текст постоянные изменения, придающие этому хорошо известному старому произведению совершенно новое содержание. Поэтому, разбирая пушкинское стихотворение, необходимо все время сопоставлять его текст с текстом державинского «Памятника», на что рассчитывал, несомненно, и сам Пушкин.
Напомним читателю тексты этих двух тесно связанных между собою стихотворений - Державина и Пушкина.
«Памятник » Державина
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! - весь я не умру, но часть меня большая.
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух про́йдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой.
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой, неторопливой,
Чело мое зарей бессмертия венчай.
Стихотворение Пушкина (без заглавия )
Exegi monumentum 7
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру - душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит -
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспоривай глупца.
Как уже было сказано, Пушкин в своем стихотворении откровенно цитирует всем известный тогда текст «Памятника» Державина.
У Державина стихотворение начинается словами: «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный». Пушкин демонстративно начинает свое стихотворение: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный».
Вторая строфа у Державина начинается словами: «Так! - весь я не умру», - у Пушкина: «Нет, весь я не умру».
Начало третьей строфы у Державина: «Слух про́йдет обо мне», - у Пушкина в рукописи было также: «Слух пройдет обо мне», а затем он переставил те же слова: «Слух обо мне пройдет».
Таким образом, совершенно ясно, что Пушкин все время подчеркивает непосредственную связь, прямую зависимость своего стихотворения от Державина. Читая эти стихи, мы должны их воспринимать на фоне державинского стихотворения, все время сопоставляя их, фиксируя свое внимание на отступлениях Пушкина от его предшественника. Тем самым эти отличия, эти пушкинские замены державинского текста по замыслу поэта особенно выделяются, приобретают особую значительность...
Обычно такое «цитирование» чужих стихов со своими изменениями встречается в шутливых стихотворениях, в сатире, в пародии. Так, в сатирическом стихотворении Некрасова «Колыбельная песня (подражание Лермонтову)» цитируется и перефразируется чудесная «Казачья колыбельная песня» Лермонтова. У Лермонтова:
Спи, младенец мой прекрасный!
Баюшки-баю.
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Песенку спою.
Баюшки-баю.
У Некрасова:
Спи, пострел, пока безвредный!
Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
В колыбель твою.
Стану сказывать не сказки -
Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
У Лермонтова:
Но отец твой старый воин,
Закален в бою.
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.
У Некрасова:
Но отец твой - плут известный -
Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
Баюшки-баю.
У Лермонтова:
Богатырь ты будешь с виду
И казак душой;
Провожать тебя я выйду -
Ты махнешь рукой...
У Некрасова:
Будешь ты чиновник с виду
И подлец душой,
Провожать тебя я выйду -
И махну рукой!
Это, конечно, не «подражание» в обычном литературном смысле (как подражания Байрону у Пушкина, Лермонтова), а использование чужого текста, на основе которого дается свой. И читать некрасовскую «Колыбельную песню» без сопоставления ее с лермонтовской или вовсе не зная лермонтовского текста - значит не понять ее содержания.
Такой же характер носит и четвертая глава поэмы Маяковского «Хорошо!», в которую включен (с нужными изменениями) большой кусок из третьей главы «Евгения Онегина» - разговор Татьяны с няней, причем роль Татьяны поручена Маяковским «мадам Кусковой». а няни - Милюкову.
Встречаются подобные случаи, вероятно, и не только в сатирических и пародийных произведениях. Такова, например, концовка стихотворения Маяковского «Сергею Есенину», которую сам Маяковский назвал «перефразировкой последних есенинских строчек» 8 , то есть окончания его предсмертного стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья». Маяковский пишет: «Они (то есть «есенинские строчки». - С. Б. ) звучат так:
Есенина -
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
В этой жизни помирать нетрудно,
Сделать жизнь значительно трудней.
На всем протяжении моей работы всего стихотворения 9 я все время думал об этих строках. Работая другие строки, я все время возвращался к этим - сознательно или бессознательно...»
Маяковский, в отличие от Некрасова, не указывал в самом стихотворении (или в его подзаголовке), что это «подражание Пушкину» или «подражание Есенину», - и вот можно вообразить себе такой (почти невероятный) случай, когда читатель поэмы Маяковского «Хорошо!» не знает вовсе или забыл «Евгения Онегина» и считает Маяковского автором всех этих точных или нарочито измененных пушкинских цитат. Он обратил бы свое внимание на то, что Маяковский почему-то рисует Милюкова очень религиозным человеком («Господь помилуй и спаси! Чего ты хочешь? Попроси...», «Дитя мое, Господь с тобою!», «И Милюков ее с мольбой крестил профессорской рукой»); ему пришло бы в голову, что Маяковский, говоря об историке Милюкове, утверждает, что для него знание русской истории уже давнее прошлое («Я, бывало , хранила в памяти немало старинных былей, небылиц и про царей и про цариц»).
Почти такой же, по меньшей мере странный характер носят рассуждения исследователей «Памятника» о смысле некоторых слов, выражений в пушкинском стихотворении. Например, противопоставление двух выражений - «и славен буду я» (что обозначает подлинную, вечную, мировую славу) и «слух обо мне пройдет» (что обозначает будто бы ошибочное, «грубое, ложное мнение» народа, «глупцов» о сущности поэзии Пушкина). Но ведь оба эти выражения («слава» и «слух») целиком перенесены Пушкиным из «Памятника» Державина: «И слава возрастет моя не увядая», «Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных»... Неужели и Державин имел в виду в последнем случае грубое, ложное мнение о его заслугах и противопоставлял его «подлинной славе»? Точно так же, какие основания видеть в слове «доколь» (в стихах «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит») след влияния стилистики Карамзина, для которого «весьма характерно» это слово? Ведь и здесь Пушкиным процитирован тот же Державин, употребивший это слово в аналогичном контексте: «И слава возрастет моя не увядая,//Доколь славянов род вселенна будет чтить».
Таким образом, еще раз повторю, для объективного, правильного понимания стихотворения Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» нужно помнить его особый характер. Нужно все время сопоставлять ею текст с текстом «Памятника» Державина. «Памятник» Державина входит, так сказать, в состав пушкинского стихотворения, и, следя за тем, как Пушкин то буквально повторяет Державина, то решительно, полемически отступает от него, - только при таком чтении (а Пушкин именно на это и рассчитывал, «накладывая» свой текст на общеизвестный текст державинского «Памятника») мы поймем подлинный смысл этого замечательного пушкинского стихотворения. Подробно об этом будет сказано дальше.
Гавриил Романович Державин
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так!— весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Практически каждый поэт в своем творчестве обращается к теме вечности, пытаясь найти ответ на вопрос, какая же судьба уготована его произведениям. Подобными эпическими одами славились Гомер и Гораций, а позже - многие русские литераторы, в числе которых оказался и Гавриил Державин. Этот поэт является одним из ярчайших представителей классицизма, который унаследовал европейские традиции слагать свои стихи «высоким штилем», но, вместе с тем, настолько адаптировал их к разговорной речи, что они были доступны пониманию практически любого слушателя.
При жизни Гавриил Державин был обласкан императрицей Екатериной II, которой посвятил свою знаменитую оду «Фелица», однако его вклад в русскую литературу был по достоинству оценен потомками лишь после смерти поэта, который стал своего рода духовным наставником для Пушкина и Лермонтова.
Предвидя подобное развитие событий, в 1795 году Гавриил Державин написал стихотворение «Памятник», которое первоначально назвал «К музе». Это произведение по своей форме было выдержано в лучших традициях древнегреческой поэзии , однако его содержание очень многие посчитали вызывающим и нескромным. Тем не менее, отражая нападки критиков, Державин советовал им не обращать внимания на напыщенный слог, а вдумываться в содержание, отмечая, что не себя он восхваляет в данном произведении, а русскую литературу, которой, наконец, удалось вырваться из тесных оков классицизма и стать более простой для понимания.
Естественно, огромная заслуга в этом принадлежит самому Державину, о чем он и упомянул в своем стихотворении, отметив, что воздвиг себе памятник, который «металлов тверже» и «выше пирамиды». При этом автор утверждает, что ему не страшны ни бури, ни гром, ни годы, так как сие сооружение - не материального, а духовного свойства. Державин намекает на то, что ему удалось «очеловечить» поэзию, которой отныне суждено стать общедоступной . И вполне естественно, что будущие поколения сумеют оценить по достоинству красоту стихотворного слога, которая ранее была доступна лишь избранным. Поэтому поэт не сомневается, в том, что его ждет если и не слава, то бессмертие. «Весь я не умру, но часть меня большая, от тлена убежав, по смерти станет жить», — отмечает поэт. При этом он подчеркивает, что слух о нем прокатится по всей русской земле.
Именно эта фраза вызвала негодование оппонентов поэта, которые приписали Державину чрезмерную гордыню. Однако автор имел ввиду не собственные поэтические достижения, а новые веяния в русской поэзии, которые, как он и предвидел, будут подхвачены новым поколением литераторов. И именно их произведения получат широкую популярность среди различных слоев населения благодаря тому, что сам поэт сумеет их научить «в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить».
Примечательно, что в своих предположениях о будущем русской поэзии, чело которой будет увенчано «зарей бессмертия», Гавриил Державин оказался прав. Примечательно, что незадолго до смерти поэт присутствовал на выпускном экзамене в Царскосельском лицее и слушал стихи юного Пушкина, которого «в гроб сходя, благословил». Именно Пушкину суждено было стать продолжателем поэтических традиций, которые были заложены в русской литературе Державиным. Неудивительно, что знаменитый русский поэт, подражая своему учителю, впоследствии создал стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», которое перекликается с «Памятником» Державина и является продолжением многогранной полемики о роли поэзии в современном русском обществе.
Читать стих “Памятник” Державина Гавриила Романовича необходимо как переложение схожего произведения, написанного Горацием. В то же время эта ода совершенно самостоятельна и выражает взгляды поэта. Написанная в 1795 году, она является попыткой поиска ответа на непростой вопрос – что же ждет стихотворения после того, как их творец уйдет. Изучая оду в классе на уроке литературы, легко увидеть ее глубину и проникновенность. Державин придавал своему наследию много значения – и он выражает уверенность, что оно останется жить и после его собственной смерти.
На фоне этого интересен тот факт, что настоящий вклад поэта в литературу был оценен только в следующем веке – и в тексте стихотворения Державина “Памятник”, который в школе нужно учить полностью, можно увидеть своеобразное предвидение этого. Многие критики посчитали, что автор оды кичится собой и делает нескромные заявления, но достаточно вдуматься в ее содержание, прочитав онлайн, чтобы увидеть, что на самом деле это не так.
Как справедливо указано в этом произведении, Державин заложил основы поэтической традиции и хотел, чтобы ее продолжали талантливые поэты. Спустя долгое время один из них отдаст дань его памяти, написав собственное стихотворение с аналогичным названием – это будет Пушкин.
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.Так! - весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.О муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Анализ стихотворения Державина «Памятник»
Практически каждый поэт в своем творчестве обращается к теме вечности, пытаясь найти ответ на вопрос, какая же судьба уготована его произведениям. Подобными эпическими одами славились Гомер и Гораций, а позже – многие русские литераторы, в числе которых оказался и Гавриил Державин. Этот поэт является одним из ярчайших представителей классицизма, который унаследовал европейские традиции слагать свои стихи «высоким штилем», но, вместе с тем, настолько адаптировал их к разговорной речи, что они были доступны пониманию практически любого слушателя.
При жизни Гавриил Державин был обласкан императрицей Екатериной II, которой посвятил свою знаменитую оду « », однако его вклад в русскую литературу был по достоинству оценен потомками лишь после смерти поэта, который стал своего рода духовным наставником для Пушкина и Лермонтова.
Предвидя подобное развитие событий, в 1795 году Гавриил Державин написал стихотворение «Памятник», которое первоначально назвал «К музе». Это произведение по своей форме было выдержано в лучших традициях древнегреческой поэзии , однако его содержание очень многие посчитали вызывающим и нескромным. Тем не менее, отражая нападки критиков, Державин советовал им не обращать внимания на напыщенный слог, а вдумываться в содержание, отмечая, что не себя он восхваляет в данном произведении, а русскую литературу, которой, наконец, удалось вырваться из тесных оков классицизма и стать более простой для понимания.
Естественно, огромная заслуга в этом принадлежит самому Державину, о чем он и упомянул в своем стихотворении, отметив, что воздвиг себе памятник, который «металлов тверже» и «выше пирамиды». При этом автор утверждает, что ему не страшны ни бури, ни гром, ни годы, так как сие сооружение – не материального, а духовного свойства. Державин намекает на то, что ему удалось «очеловечить» поэзию, которой отныне суждено стать общедоступной . И вполне естественно, что будущие поколения сумеют оценить по достоинству красоту стихотворного слога, которая ранее была доступна лишь избранным. Поэтому поэт не сомневается, в том, что его ждет если и не слава, то бессмертие. «Весь я не умру, но часть меня большая, от тлена убежав, по смерти станет жить», - отмечает поэт. При этом он подчеркивает, что слух о нем прокатится по всей русской земле.
Именно эта фраза вызвала негодование оппонентов поэта, которые приписали Державину чрезмерную гордыню. Однако автор имел ввиду не собственные поэтические достижения, а новые веяния в русской поэзии, которые, как он и предвидел, будут подхвачены новым поколением литераторов. И именно их произведения получат широкую популярность среди различных слоев населения благодаря тому, что сам поэт сумеет их научить «в сердечной простоте беседовать о Боге и истину царям с улыбкой говорить».
Примечательно, что в своих предположениях о будущем русской поэзии, чело которой будет увенчано «зарей бессмертия», Гавриил Державин оказался прав. Примечательно, что незадолго до смерти поэт присутствовал на выпускном экзамене в Царскосельском лицее и слушал стихи юного Пушкина, которого «в гроб сходя, благословил». Именно Пушкину суждено было стать продолжателем поэтических традиций, которые были заложены в русской литературе Державиным. Неудивительно, что знаменитый русский поэт, подражая своему учителю, впоследствии создал стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», которое перекликается с «Памятником» Державина и является продолжением многогранной полемики о роли поэзии в современном русском обществе.
10:34 22.08.2016 | КУЛЬТУРА
180 лет назад, 21 августа (по старому стилю) 1836 года А.С. Пушкин создал своё знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»
«Я ВОЗДВИГ ПАМЯТНИК…»
Редкое стихотворение было удостоено такого внимания именитых литераторов последующих поколений как заключительная, тридцатая, ода третьей книги древнеримского поэта-лирика Квинта Горация Флакка (65-8 гг. до н.э.) «Памятник», известная также под названием «К Мельпомене»*.
Первым из российских авторов обратился к этому произведению Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). В 1747 году, в плодотворный период создания своих классических од, поэт осуществил и перевод оды Горация «К Мельпомене», став, по сути, первооткрывателем этого звучного стихотворения для отечественных почитателей изящной словесности:
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный Аквилон* сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру, но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом.
Где быстрыми шумит струями Авфид*,
Где Давнус* царствовал в простом народе,
Отечество моё молчать не будет,
Что мне незнатный род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи эольски*
И первому звенеть Алцейской лирой*.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу дельфийским* лавром.
Ломоносовский перевод выполнен по содержанию весьма близко к оригиналу. Ритмической основой здесь является пятистопный ямб, правда, ещё не настолько отточенный как у грядущих корифеев изящной словесности («едка древность», «велику часть», «стихи эольски»), но ведь это всего лишь середина ХVIII века.
Вне сомнения, ломоносовский перевод оды Горация обратил внимание на это произведение и певцов екатерининской эпохи. Ещё из школьной хрестоматии известно нам вольное переложение знаменитого стихотворения Гавриилом Романовичем Державиным (1747-1816):
Памятник
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов твёрже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полёт его не сокрушит.
Так – весь я не умру: но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастёт моя, не увядая,
Доколь Славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Чёрных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея* льёт Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчётных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном Русском слоге
О добродетелях Фелицы* вогласить,
И истину царям с улыбкой говорить.
О Муза! Возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринуждённою рукой, неторопливой,
Чело своё зарёй бессмертия венчай.
Видный представитель классицизма так же, как и Ломоносов, использовал эту оду в качестве трибуны для высказывания своего жизненного кредо. Правда, лексикон здесь уже более современный: поэт «дерзнул в забавном Русском слоге» преподнести на читательский суд образный строй мыслей древнеримского гения, тем самым перенеся прихотливое древо горациевой лирики на родную суровую почву.
А взращён сей чудесный сад был другим автором, родственником Державина, поэтом и драматургом Василием Васильевичем Капнистом (1758-1823), в течение более двух десятков последних лет своей жизни занимавшимся переложением од Горация и даже пытавшимся в начале 1820 годов выпустить эти переводы отдельным изданием:
«Памятник» Горация
Кн. III. Ода ХХХ
Я памятник себе воздвигнул долговечный,
Превыше пирамид и крепче меди он.
Ни едкие дожди, ни бурный Аквилон,
Ни цепь несметных лет, ни время быстротечно
Не сокрушат его. Не весь умру я, нет:
Большая часть меня от строгих парк* уйдет;
В потомстве возрасту я славой справедливой;
И в гордый Капитол* с весталкой* молчаливой
Доколе будет жрец торжественно всходить,
Не перестанет всем молва о мне твердить,
Что тамо, где Авфид стремит ревущи воды,
И в дебрях, где простым народом Давн владел,
Я первый, вознесясь от низкия породы,
В латинские стихи эольску меру ввел.
Гордись блистательным отличьем, Мельпомена!
Гордись: права тебе достоинство дало,
Из лавра дельфского, в честь Фебу* посвященна,
Венок бессмертный свив, укрась моё чело.
Интересно, что в архиве Державина сохранился ещё один, но менее удачный, перевод этой оды Горация Капнистом («Се памятник воздвигнут мною…», 1795). Творчество В.В. Капниста развивалось от приверженности к классицизму до так именуемого предромантизма: поэт в своих подражаниях Горацию явил себя как предтеча «психологической» лирики Константина Николаевича Батюшкова (1787-1855). Не мудрено, что он, словно бы следуя примеру предшественников, так же попытался показать читателям «своего» Горация. По злому року судьбы, произведение стало едва ли не прощальным в творческом наследии поэта: оно было написано 8 июля 1826 года, уже во время душевной болезни, которая настигла К.Н. Батюшкова в начале двадцатых годов позапрошлого века и в дальнейшем навсегда отвратила этого талантливейшего автора, одного из зачинателей российского романтизма, от литературы:
Подражание Горацию
Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ ваш и добрый и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон),
Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.
Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям громами возгласить.
Царицы, царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте, цари: я сам на Пинде* царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой – святой косарь.
Потрясает заключительная строфа произведения, несущая на себе отблеск гениального прозрения сквозь всё более сгущающийся туман нарастающей душевной болезни поэта. На этом творчество для К.Н. Батюшкова закончилось.
По сути, итоговым стихотворным произведением стал вольный перевод оды Горация и для Александра Сергеевича Пушкина (1799-1837):
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит –
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу,
И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Безусловно, 21 августа 1836 года, в день создания этого, ныне хрестоматийного, произведения, поэт видел перед собой не только латинский текст Горация, но и слышал в своём сердце металлический звон державинского перевода удивительной оды. Вот какую сравнительную характеристику впоследствии дал этим стихотворениям прозаик, публицист и литературный критик Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1883): «В своей поэзии что ценил он (Державин. – Вл.Х.)? Служение на пользу общую. То же думал и Пушкин. Любопытно в этом отношении сравнить, как они видоизменяют существенную мысль Горациевой оды «Памятник», выставляя свои права на бессмертие. Гораций говорит: «Я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи». Державин заменяет это другим: «Я считаю себя достойным славы за то, что говорил правду и народу и царям»; Пушкин – «за то, что я благодетельно действовал на юношество и защищал страдальцев».
В 1854 году ода заинтересовала Афанасия Афанасьевича Фета (1820-1895), впоследствии издавшего книгу полного перевода всех сочинений Горация:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит.
Нет, я не весь умру, и жизни лучшей долей
Избегну похорон, и славный мой венец
Всё будет зеленеть, доколе в Капитолий
С безмолвной девою верховный ходит жрец.
И скажут, что рождён, где Ауфид говорливый
Стремительно бежит; где средь безводных стран
С престола Давн судил народ трудолюбивый;
Что из ничтожества был славой я избран
Свёл песнь Италии. О, Мельпомена! Свей
Заслуге гордой в честь сама венец дельфийский
И лавром увенчай руно моих кудрей.
Если некоторые переложения оды, созданные отечественными авторами, выполнены в стиле «а ля рюс», то подражание Горацию Валерия Яковлевича Брюсова (1873-1924), конечно же, вполне можно отнести, если так выразиться, к стилю «а ля брюс», настолько явно обозначена здесь именно личная позиция этого видного символиста старшего поколения:
Памятник
Sume superbiam…
(Преисполнись гордости…)
Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен.
Кричите, буйствуйте, – его вам не свалить!
Распад певучих слов в грядущем невозможен, –
Я есмь и вечно должен быть.
И станов всех бойцы, и люди разных вкусов,
В каморке бедняка и во дворце царя,
Ликуя, назовут меня – Валерий Брюсов,
О друге с дружбой говоря.
В сады Украйны, в шум и яркий сон столицы,
К преддверьям Индии, на берег Иртыша, –
Повсюду долетят горящие страницы,
В которых спит моя душа.
За многих думал я, за всех знал муки страсти,
Но станет ясно всем, что эта песнь – о них,
И у далёких грёз в неодолимой власти
Прославят гордо каждый стих.
И в новых звуках зов проникнет за пределы
Печальной родины, и немец, и француз
Покорно повторят мой стих осиротелый –
Подарок благосклонных Муз.
Что слава наших дней? случайная забава!
Что клевета друзей? – презрение хулам!
Венчай моё чело, иных столетий Слава,
Вводя меня в всемирный храм.
Перу видного символиста принадлежат ещё три переложения этого произведения («Я памятник создам не на земной твердыне…», 1894; «Памятник я воздвиг меди нетленнее…», 1913), а в 1918-м Валерий Брюсов, уделявший в последние годы жизни немалое внимание научной работе в области литературы, показал своё умение в переводе оды размером подлинника, то есть 1-й Асклепиадовой строфы («Вековечней воздвиг меди я памятник…»).
С этим произведением вправе посоперничать перевод, выполненный известным поэтом, прозаиком, литературоведом Сергеем Васильевичем Шервинским (1892-1991):
Памятник
Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет, время бегущее.
Нет, не весь я умру, лучшая часть моя
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведёт деву безмолвную.
Назван буду везде – там, где неистовый
Авфид ропщет, где Давн, скудный водой, царём
Был у грубых селян. Встав из ничтожества,
Первым я приобщил песню Эолии
К италийским стихам. Славой заслуженной,
Мельпомена, гордись и, благосклонная,
Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.
Ещё целая плеяда профессиональных поэтов-переводчиков донесла до российских читателей терпкий аромат мелодической речи древнеримского классика, воспринятый им от лириков Древней Эллады. Известны переводы размером подлинника Б.В. Никольского («Долговечней меди воздвиг я памятник…», 1899), А.П. Семёнова-Тян-Шанского («Создан памятник мной. Он вековечнее…», 1916), Н.И. Шатерникова («Создал памятник я, меди нетленнее…», 1935); полный перевод всех од смог произвести П.Ф. Порфиров («Кончен памятник мой, – медных статуй прочней…», 1902). Интересны переложения, выполненные А.Х. Востоковым («Крепче меди себе создал я памятник…», 1806), С.А. Тучковым («Я памятник себе поставил…», 1816), Н.Ф. Фокковым («Я воздвиг монумент, бронз вековечнее…», 1873), А.А. Беломорским («Я воздвиг монумент, незаметный на вид…», 1896), А.А. Френкелем («Я кончил труд… Его не предадут забвенью…», 1899), Н. Гейнрихсеном («Воздвиг я памятник металла долговечней…», 1910), В.Н. Крачковским («Воздвиг я памятник могучий!», «Я мавзолей себе сооружил чудесный!», 1913), Я.Э. Голосовкером («Создал памятник я меди победнее…», 1955), Н.В. Вулихом («Памятник я воздвиг, меди прочнее он…», 1961). Переводили это произведение и российские авторы нынешнего времени, в числе которых В.А. Алексеев (1989), П. Бобцов (1998), В. Валевский (2010), Ш. Крол (2006), Б. Лапков (2000), А.М. Пупышев (2010), Г.М. Север (2008), В.Г. Степанов (1996, 2008, 2016), С. Суворова (1998), Р. Торпусман (2010), Ю. Шугрина (2006). Знакомы с «Памятником» и почитатели поэзии многих стран мира. В числе других авторов свой вольный стихотворный отклик на оду оставили: немец Симон Дах в середине ХVII века («Я труд свой завершил: ему ни огнь, ни ветер…»; на русский язык перевёл В.Х. Гильманов) и поляк Адам Мицкевич в 1833 году («Встал памятник мой над пулавских крыш стеклом…»; на русский язык перевёл С.И. Кирсанов).
Смел ли мечтать о подобном признании сын бывшего раба, вольноотпущенника, сначала сподвижник Брута, а затем, после поражения в битве при Филиппах, поэт при дворе Октавиана Августа и друг Гая Цильния Мецената, невысокий ростом, седой вспыльчивый человек Квинт Гораций Флакк, когда в 23 году до Рождества Христова взволнованно произнёс начальные строки эпилогового стихотворения своего будущего сборника од: –Ехegi monumentum… Я воздвиг памятник…
Прошептал и неспешно сошёл в призрачную тень, дабы хоть на время сокрыться от обжигающих его чело зенитных лучей славы поэта «золотой середины». Но их негасимый отблеск и сквозь столетия звучит в том, знакомом со школьных лет, в том, великом, пушкинском: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»
Примечания:
* Мельпомена – муза трагической поэзии;
* Аквилон – северный и северо-восточный ветер у древних греков;
1998-1999, 2016 Владимир Хомяков, город Сасово.
